Очень близко знаменательная дата - 77 лет Победы нашей страны в Великой
Отечественной войне 1941-1945 гг. Стихов о войне написано огромное
множество. На этой страничке нам хочется поделиться с вами некоторыми
из них. Здесь мы размещаем наши любимые. Возможно, вы их уже читали или
слышали когда-то… А вдруг они вам еще незнакомы, и вы захотите их взять
в копилку своей памяти…
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Прошли года, затягивая шрамы,
как след в песке - касание волны.
И пряничные вяземские храмы
стоят, как будто не было войны.
И незачем сворачивать с дороги
по рытвинам, - проедем ли, Бог весть! -
чтоб увидать раненья и ожоги,
которых там, наверное, не счесть.
Прошли года. Легендой стали были,
Цветет земля на сотни верст окрест.
Здесь все пылало. Здесь тебя убили.
И вот я еду мимо этих мест.
И добрый ветер мне ресницы студит,
и дали так открыты и ясны,
как будто вправду никогда не будет
войны...
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Мой товарищ в смертельной агонии,
не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки,
нам еще наступать предстоит.
Ну что с того, что я там был.
Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат.
И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат.
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед.
Я в нем как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был.
Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней,
названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня,
я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня,
и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был.
В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл,
я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне,
война участвует во мне.
И пламя вечного огня
горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей,
уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том,
Но все же, все же, все же..
Восемь лет тому назад в Израиль, на конгресс участников Второй мировой войны,
прилетала делегация Российского комитета ветеранов Великой Отечественной во главе с
председателем комитета генералом армии Говоровым.
Каждое утро начиналось одинаково: Говоров, его порученец и я приходили на пляж. Там
нас уже поджидали. Сначала почтительно оглядывали, потом наиболее смелый подходил
к Говорову. «Товарищ маршал! — начинал он дрожащим голосом. — Под вашим
руководством я воевал…».
Говоров незамедлительно пояснил, что маршалом был его отец, а сам он начинал
младшим лейтенантом. «Так я и говорю, что под руководством вашего папы», —
продолжал как ни в чем не бывало ветеран. А его уже торопили другие…
Нам показывали дом инвалидов войны. В качестве гида выступал седоватый врач с
необычайно яркими живыми глазами, он заметно прихрамывал, опираясь на тяжеленную
металлическую палку, и тем не менее двигался очень быстро. Мы были так восхищены
увиденным (один корт для безруких чего стоит!), что я на прощание решил подарить
нашему гиду последнюю книжку своих стихов. Он поблагодарил и несколько смущенно
сказал: «Я ведь тоже пишу, одно мое стихотворение вы, быть может, слышали. Если
разрешите, я вам его прочту, оно короткое».
Ион Деген (так звали профессора) откашлялся, и я услышал:
Мой товарищ,
в смертельной агонии,
не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею
ладони я
над дымящейся кровью
твоей.
Ты не плачь, не стони,
ты не маленький,
ты не ранен, ты просто
убит.
Дай на память сниму
с тебя валенки,
нам еще наступать
предстоит.
Знал ли я эти стихи?
Да я знал их наизусть с того дня, как впервые услышал! А было это в конце войны.
Говорили, что их нашли в сумке танкиста , убитого под Сталинградом.
И вот теперь их мне читает живой автор! И где? В Тель-Авиве. С тех самых сентябрьских
дней я подружился с Дегеном.
Он родился в Могилеве-Подольском. Летом 1941-го через Могилев потянулись обозы с
беженцами, а следом за ними — наши отступающие войска. Деген примкнул к частям
пехотной дивизии.
Бои уже шли в предгорьях Кавказа. На станции Беслан выяснилось, что там брошенный
завод и на нем навалом патоки. Деген и его подчиненный Лазуткин отправились на завод.
Когда возвращались обратно, какая-то женщина предложила обменять патоку на местное
вино. Они согласились, но в это время в сопровождении автоматчика к ним подошел
мужчина в полувоенном пальто, хромовых сапогах. «Спекулируете?» Деген ударил
штатского, тот упал, пальто распахнулось и изумленные бойцы увидели орден Ленина,
депутатский значок…
Их окружили автоматчики, препроводили в подвал особого отдела. Двое суток провел в
подвале Деген. Иногда кого-нибудь выводили во двор, тогда слышались залпы. На третьи
сутки ребят освободили. «А где моя медаль «За отвагу»?» — спросил Деген. «Какая, к
черту, медаль! Чтоб вас оттуда вытащить, пришлось до командарма дойти!»
В июне 1944 г. он был назначен командиром роты во Вторую гвардейскую танковую
бригаду прорыва.
В октябре 1944-го начались бои в Литве, Польше, Пруссии…
Существует список так называемых танковых асов, Деген в нем шестнадцатый. За полгода
непрерывных боев он на своем Т-34 подбил и уничтожил пятнадцать танков.
Зимой 1945-го под Эйдкуненом (теперь Нестеров) его танк был подбит и загорелся. Деген
и стрелок рядовой Макаров попытались вылезти, при этом Деген был ранен снова в
голову, грудь, ноги. Они с Макаровым доползли до кладбища и там укрылись в каком-то
склепе, ожидая, когда немцы уйдут. А тем временем всех, кто был в танке, похоронили в
одной братской могиле. В том числе и самого Иону, его погоны обнаружили на дне в
кровавом месиве.
Спустя много лет профессор Деген с женой и сыном проведал свою могилу. Военком
заверил, что он может не беспокоиться, его могила находится в отличном состоянии…
День Победы встретил в госпитале. Потом были полуторамесячный отпуск, экзамены на
аттестат зрелости, потом он был определен в полк резерва бронетанковых войск
(танкисты звали его МКБ — мотокостыльный батальон), где дожидался демобилизации.
Впервые в жизни Деген был в Москве и каждый свободный день использовал, чтобы
узнать, чтобы увидеть, хотя на костылях это было нелегко. Как-то, выходя из
Третьяковки, он прочел: «Управление по охране авторских прав» и вспомнил: его
фронтовой товарищ гвардии лейтенант Комарницкий, убитый в 1944-м, положил на
музыку стихотворение «На полянке возле школы стали танки на привал». Песня стала
популярной, ее исполнял оркестр Эдди Рознера.
Он решил зайти. В управлении его приняли тепло. Разговор зашел о стихах: «Почитайте».
Послушать Дегена сбежались все сотрудники. А еще через два дня его вызвал замполит.
«Завтра бери мой «Виллис» и к 14 часам будь в ЦДЛ, тебя писатели слушать будут».
В большой комнате его ждали человек тридцать. Одного он узнал сразу, это был
Константин Симонов, других увидел впервые. «Начинайте», — предложил Симонов. По
3
мере чтения обстановка все сгущалась, он сразу почувствовал это. Только один писатель с
обожженным лицом каждый раз складывал ладони, как бы аплодируя. (Потом Деген
узнал, что это был бывший танкист Орлов.) Наконец Симонов прервал Дегена: «Как вам
не стыдно: фронтовик, орденоносец — и так клевещете на нашу доблестную армию!
Прямо киплинговщина какая-то, нет, вам еще рано в Литературный институт».
Когда выходил из ЦДЛ, решил твердо: ноги его никогда не будут в этом заведении.
Он поступил в Черновицкий мединститут. А когда закончил, грянуло «дело врачей». Не
помог ни красный диплом, ни то, что он как инвалид войны был вообще освобожден от
распределения. «Места для вас на Украине нет!» — сказали ему твердо. Он решил искать
защиту в Москве, в ЦК КПСС — он коммунист, в ЦК разберутся. Шли дни, он ночевал на
вокзале, в приемной ЦК никто с ним разбираться не хотел.
Помог случай. Кагэбэшник из охраны признал в Дегене сослуживца по 2-й танковой
бригаде. «Не волнуйся, я тебе устрою прием…»
Прием был коротким: «Езжайте в Киев, место вам будет». И действительно, в Киеве в
Минздраве ему сказали, что он назначен в институт ортопедии. А он как раз и мечтал об
этом. Но когда через месяц пришел за получкой, выяснилось, что его даже в приказе о
зачислении нет. «Запишитесь на прием к директору», — сказала секретарша. Деген
ворвался в кабинет. Ордена, нашивки за ранения. «Я фронтовик, а вы надо мной
издеваетесь!»
Восседавший в кресле тучный человек в вышитой сорочке ухмыльнулся: «А у меня
вакансий нет и не предвидится. А вот эти ордена, я слышал, можно на базаре в Ташкенте
купить». То, что последовало минуту спустя, нетрудно предугадать: я уже писал о
характере Дегена. Кровь залила «самостийку». Но, несмотря на вопли директора, никаких
последствий этот случай не имел.
Деген ушел из института и поступил в 13-ю больницу, в которой проработал 21 год.
В 1960 году в журнале «Хирургия» появилась статья об уникальной операции хирурга
Дегена. Он пришил правое предплечье слесарю Уйцеховскому. Тот умудрился подставить
руку под фрезу токарного станка. Операция подобного рода была первой в Союзе.
В 1960 году Деген защитил кандидатскую диссертацию, в 1973 году — докторскую, с
1977 года — он в Израиле.
А как же обстояло дело с его хрестоматийным стихотворением? В 1961 г. один из друзей
Дегена предложил ему послать стихи в «Юность». Деген отказался, тогда друг сделал это
сам. Вскоре из журнала пришел ответ: автору нужно много работать, читать Пушкина,
Маяковского... А спустя 17 лет Евгений Евтушенко опубликовал «Мой товарищ в
смертельно агонии…» в «Огоньке». Он снабдил публикацию предисловием:
«Стихотворение безымянного автора, передал Михаил Луконин, который считает его
одим из лучших, написанных о войне». В Тель-Авиве журнал вручил Ионе его коллега.
Год спустя Евтушенко выступал в Черновцах, прочитал «Мой товарищ…», опять-таки
сказав, что автор неизвестен. К нему подошел доктор Немировский, однокашник Иона:
«Это не так, Евгений Александрович, автор известен». Почти одновременно появилась
заметка в «Вопросах литературы», в которой В. Баевский писал об авторе Дегене. Зам
главного редактора Лазарь Лазарев выехал в Израиль. Почти спустя 50 лет после
написания стихотворения оно переведено на все европейские языки, на него существуют
бесчисленные ссылки в интернете. Ион издал в России, Украине и в Израиле две книги
стихов и восемь — прозы.
Но он так и не стал членом ни одного писательского союза и ни разу не пытался. Он умеет
держать слово — профессор, доктор наук, кавалер четырех советских и трех боевых
польских орденов, танковый ас Ион Деген.